По сей день бытует представление, внушенное еще советской литературой, что в Испании воевали добровольцы чуть ли не в классическом смысле этого слова: сами попросились, сами написали заявление, чуть ли не сами взяли и поехали. Все было совершенно иначе: в данном случае инициатива была наказуема, причем нередко довольно жестко.
Испанская операция считалась строго засекреченной: по военной линии за нее отвечало Разведуправление РККА и персонально его тогдашний начальник, комкор Семён Урицкий, а по линии чекистской операцию курировал начальник Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД комиссар государственной безопасности 2-го ранга Абрам Слуцкий.
Для тех военных, кто был причастен к испанской операции или знал о каких-то ее деталях по долгу службы, даже мимолетное упоминание о советских «добровольцах» в Испании было чревато вызовом в особый отдел. Более того, когда начались испанские события, в армии уже разворачивалась волна чисток и арестов, вскоре достигшая своего апогея. Поэтому любой кадровый военнослужащий, «вдруг» инициативно попросившийся в Испанию – за границу, да еще и в разгар великого очищения РККА от «военно-фашистского заговора», незамедлительно вызывал обоснованное подозрение бдительных органов: уж не хочет ли сей товарищ столь оригинальным и хитрым образом соскочить с чекистского крючка?
Не потому ли он рвется за границу, что надеется избежать расследования своих связей с «бандой Тухачевского»? Так что вслед за рапортом об отправке добровольцем в Испанию неизбежно следовала проверка особистами «инициативника», которая в тех условиях ни к чему хорошему привести не могла. Первым делом чекисты вопрошали «собеседника», как и откуда он вообще прознал про советских военных в Испании?
Илья Старинов, «дедушка советского спецназа», вспоминал, как мудрое начальство пыталось учить его уму-разуму: «Ну, чего же, голуба моя? Тоже в Испанию рветесь? Так вы не маленький, сами знаете: если понадобитесь – позовут. А коли не зовут…» Когда же Старинов все же «после долгих раздумий написал рапорт народному комиссару обороны с просьбой направить в Испанию», его «стали вызывать в различные инстанции. Но дальше расспросов о том, откуда мне известно, что в Испанию едут добровольцы из СССР, дело не шло». – Эвфемизмом «различные инстанции» Старинов деликатно обозначил особые отделы НКВД…
Конечно, было нереально соблюсти эту секретность в полном объеме, когда в чужой войне непосредственно участвуют тысячи военнослужащих, гражданских специалистов и чекистов. Опять же трудно было не понять, где именно заработаны новенькие ордена, вдруг заблиставшие на груди многих дочерна загорелых военных, которые вернулись из таинственной командировки. Сами они, конечно, отмалчивались, но земля всегда полнится слухами. Да и всегда хватало инициативных энтузиастов, которые, начитавшись передовиц «Правды», бомбардировали наркома обороны рапортами.
Были и случаи, когда ретивые краснофлотцы пытались записаться в республиканские волонтеры, сойдя (или сбежав!) на берег в испанском порту – когда туда с «визитом дружбы» заходил советский военный корабль! Все это безобразие надо было пресечь. Потому 21 февраля 1937 года и появился соответствующий приказ наркома обороны СССР за № 27, гласивший: «Во исполнение постановления Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 20 февраля 1937 года «о запрещении выезда и вербовки добровольцев в Испанию»,
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Всем состоящим в рядах Рабоче-Крестьянской Красной армии военнослужащим рядового, командного и начальствующего состава запретить выезд в Испанию для участия в происходящих в Испании военных действиях.
2. В случае посещения испанских портов военными кораблями Союза ССР, командиры этих кораблей могут разрешить сход на берег только лицам командного состава и команды, в строгих пределах, вызываемых необходимостью обеспечить нормальное плавание…»
Формально этот документ предназначался еще как бы и для мировой общественности: нет нас, мол, в Испании, сам Ворошилов запретил записываться в добровольцы. В реальности, это был вполне недвусмысленный окрик своим: всем сидеть тихо, инициативы не проявлять, рапортами наркома не грузить и работе кадровых органов наркомата не мешать! Кого надо, сами вспомним – когда надо.
Так оно и было. Сначала тщательный отбор кандидатов в «добровольцы» кадровыми органами Народного комиссариата обороны СССР, тщательнейшая же проверка их компетентными органами на предмет наличия компрометирующих материалов, связей – служебных, личных, родственных. Столь же тщательной проверке подвергались ближайшие родственники кандидатов в «добровольцы» – родители, жены (или мужья, если речь шла о командировании в Испанию женщин-переводчиц), братья и сестры.
Анкета должна была быть идеальной: правильное рабоче-крестьянское происхождение, никаких родственников за границей, никакой судимости и даже намека на возможное участие в разного рода внутрипартийной оппозиции 1920-х годов. От уровня советника дивизии и выше кандидатуры в обязательном порядке утверждались ЦК ВКП(б).
Сохранилась масса свидетельств, что всех отъезжающих военнослужащих лично инструктировал сам начальник Разведупра комкор Урицкий. Вот как вспоминал об этом Валентин Богденко, впоследствии вице-адмирал: «14 апреля 1937 года. Неожиданный вызов в Москву. 15–18 апреля 1937 года. Москва. Встреча с начальником Морских сил Орловым и комкором Урицким. Спецзадание. Инструктаж. Гражданский костюм. Я – доброволец». – Никаких рапортов об отправке в Испанию Богденко не писал и до этого внезапного вызова ни сном ни духом не знал, что он, оказывается, доброволец.
То же самое пишет и будущий командующий советским ВМФ Николай Кузнецов: в 1936 году он служит на Чёрном море, командует крейсером «Червона Украина», никого и ни о чем не просил, никаких рапортов не писал, и вдруг – команда срочно выехать в Москву. Явился к начальнику Морских сил РККА Орлову – тот отправил его к Ворошилову, из приемной которого Кузнецова направили в Разведупр, к Урицкому.
Беседа была краткой: начальник Разведупра, уточнив у собеседника, в курсе ли тот происходящего в Испании, тут же поставил вопрос ребром: «А хотели бы вы отправиться туда?» При этом начальник военной разведки предложил подумать, прежде чем говорить «да» или «нет»: «Все зависит от вашего желания…» «У меня не было особой нужды раздумывать, – вспоминал Кузнецов. – Я сказал, что согласен».
Стоит ли добавлять, что беспрепятственно выйти из кабинета Урицкого товарищ мог лишь в том случае, если без малейших колебаний тут же давал ответ безусловно положительный. Если же командир вдруг давал ответ отрицательный, что тоже бывало, то отправлялся, так сказать, в распоряжение НКВД, поскольку уже по самому факту такой беседы автоматически становился носителем секрета особой важности. О чем после этой беседы Кузнецову честно и поведал комкор Урицкий: «Я был обязан предупредить вас и доложить начальству, если замечу, что вы колеблетесь…»
В чекистском ведомстве было точно так же: никакой инициативы, только предложение, от которого нельзя отказаться. «В 1937 году меня неожиданно спросили, поехал ли бы я в Испанию, – писал в своих мемуарах Станислав Ваупшасов. – Решение созрело мгновенно. Я только уточнил, в качестве кого. – По своему профилю, – ответил товарищ. …И я стал готовиться в дальний путь…» Уточню лишь, что «своим профилем» для Ваупшасова были закордонные террористические операции.
Родные тех, кого отправляли в Испанию, фактически становились заложниками: всех «добровольцев» откровенно предупреждали, что если они изменят или попадут в плен, то их родственники обязательно пойдут по этапу. «Провожавшие нас товарищи держались как чуткие, заботливые родственники. Одно было неприятно: нас слишком энергично уговаривали не беспокоиться об остающихся семьях, намекали, что в случае чего наших близких не забудут…» – эзоповым языком обмолвился в своих мемуарах Илья Старинов.
Владимир Воронов http://www.sovsekretno.ru/articles/id/5131/
Испанская операция считалась строго засекреченной: по военной линии за нее отвечало Разведуправление РККА и персонально его тогдашний начальник, комкор Семён Урицкий, а по линии чекистской операцию курировал начальник Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД комиссар государственной безопасности 2-го ранга Абрам Слуцкий.
Для тех военных, кто был причастен к испанской операции или знал о каких-то ее деталях по долгу службы, даже мимолетное упоминание о советских «добровольцах» в Испании было чревато вызовом в особый отдел. Более того, когда начались испанские события, в армии уже разворачивалась волна чисток и арестов, вскоре достигшая своего апогея. Поэтому любой кадровый военнослужащий, «вдруг» инициативно попросившийся в Испанию – за границу, да еще и в разгар великого очищения РККА от «военно-фашистского заговора», незамедлительно вызывал обоснованное подозрение бдительных органов: уж не хочет ли сей товарищ столь оригинальным и хитрым образом соскочить с чекистского крючка?
Не потому ли он рвется за границу, что надеется избежать расследования своих связей с «бандой Тухачевского»? Так что вслед за рапортом об отправке добровольцем в Испанию неизбежно следовала проверка особистами «инициативника», которая в тех условиях ни к чему хорошему привести не могла. Первым делом чекисты вопрошали «собеседника», как и откуда он вообще прознал про советских военных в Испании?
Илья Старинов, «дедушка советского спецназа», вспоминал, как мудрое начальство пыталось учить его уму-разуму: «Ну, чего же, голуба моя? Тоже в Испанию рветесь? Так вы не маленький, сами знаете: если понадобитесь – позовут. А коли не зовут…» Когда же Старинов все же «после долгих раздумий написал рапорт народному комиссару обороны с просьбой направить в Испанию», его «стали вызывать в различные инстанции. Но дальше расспросов о том, откуда мне известно, что в Испанию едут добровольцы из СССР, дело не шло». – Эвфемизмом «различные инстанции» Старинов деликатно обозначил особые отделы НКВД…
Конечно, было нереально соблюсти эту секретность в полном объеме, когда в чужой войне непосредственно участвуют тысячи военнослужащих, гражданских специалистов и чекистов. Опять же трудно было не понять, где именно заработаны новенькие ордена, вдруг заблиставшие на груди многих дочерна загорелых военных, которые вернулись из таинственной командировки. Сами они, конечно, отмалчивались, но земля всегда полнится слухами. Да и всегда хватало инициативных энтузиастов, которые, начитавшись передовиц «Правды», бомбардировали наркома обороны рапортами.
Были и случаи, когда ретивые краснофлотцы пытались записаться в республиканские волонтеры, сойдя (или сбежав!) на берег в испанском порту – когда туда с «визитом дружбы» заходил советский военный корабль! Все это безобразие надо было пресечь. Потому 21 февраля 1937 года и появился соответствующий приказ наркома обороны СССР за № 27, гласивший: «Во исполнение постановления Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 20 февраля 1937 года «о запрещении выезда и вербовки добровольцев в Испанию»,
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Всем состоящим в рядах Рабоче-Крестьянской Красной армии военнослужащим рядового, командного и начальствующего состава запретить выезд в Испанию для участия в происходящих в Испании военных действиях.
2. В случае посещения испанских портов военными кораблями Союза ССР, командиры этих кораблей могут разрешить сход на берег только лицам командного состава и команды, в строгих пределах, вызываемых необходимостью обеспечить нормальное плавание…»
Формально этот документ предназначался еще как бы и для мировой общественности: нет нас, мол, в Испании, сам Ворошилов запретил записываться в добровольцы. В реальности, это был вполне недвусмысленный окрик своим: всем сидеть тихо, инициативы не проявлять, рапортами наркома не грузить и работе кадровых органов наркомата не мешать! Кого надо, сами вспомним – когда надо.
Так оно и было. Сначала тщательный отбор кандидатов в «добровольцы» кадровыми органами Народного комиссариата обороны СССР, тщательнейшая же проверка их компетентными органами на предмет наличия компрометирующих материалов, связей – служебных, личных, родственных. Столь же тщательной проверке подвергались ближайшие родственники кандидатов в «добровольцы» – родители, жены (или мужья, если речь шла о командировании в Испанию женщин-переводчиц), братья и сестры.
Анкета должна была быть идеальной: правильное рабоче-крестьянское происхождение, никаких родственников за границей, никакой судимости и даже намека на возможное участие в разного рода внутрипартийной оппозиции 1920-х годов. От уровня советника дивизии и выше кандидатуры в обязательном порядке утверждались ЦК ВКП(б).
Сохранилась масса свидетельств, что всех отъезжающих военнослужащих лично инструктировал сам начальник Разведупра комкор Урицкий. Вот как вспоминал об этом Валентин Богденко, впоследствии вице-адмирал: «14 апреля 1937 года. Неожиданный вызов в Москву. 15–18 апреля 1937 года. Москва. Встреча с начальником Морских сил Орловым и комкором Урицким. Спецзадание. Инструктаж. Гражданский костюм. Я – доброволец». – Никаких рапортов об отправке в Испанию Богденко не писал и до этого внезапного вызова ни сном ни духом не знал, что он, оказывается, доброволец.
То же самое пишет и будущий командующий советским ВМФ Николай Кузнецов: в 1936 году он служит на Чёрном море, командует крейсером «Червона Украина», никого и ни о чем не просил, никаких рапортов не писал, и вдруг – команда срочно выехать в Москву. Явился к начальнику Морских сил РККА Орлову – тот отправил его к Ворошилову, из приемной которого Кузнецова направили в Разведупр, к Урицкому.
Беседа была краткой: начальник Разведупра, уточнив у собеседника, в курсе ли тот происходящего в Испании, тут же поставил вопрос ребром: «А хотели бы вы отправиться туда?» При этом начальник военной разведки предложил подумать, прежде чем говорить «да» или «нет»: «Все зависит от вашего желания…» «У меня не было особой нужды раздумывать, – вспоминал Кузнецов. – Я сказал, что согласен».
Стоит ли добавлять, что беспрепятственно выйти из кабинета Урицкого товарищ мог лишь в том случае, если без малейших колебаний тут же давал ответ безусловно положительный. Если же командир вдруг давал ответ отрицательный, что тоже бывало, то отправлялся, так сказать, в распоряжение НКВД, поскольку уже по самому факту такой беседы автоматически становился носителем секрета особой важности. О чем после этой беседы Кузнецову честно и поведал комкор Урицкий: «Я был обязан предупредить вас и доложить начальству, если замечу, что вы колеблетесь…»
В чекистском ведомстве было точно так же: никакой инициативы, только предложение, от которого нельзя отказаться. «В 1937 году меня неожиданно спросили, поехал ли бы я в Испанию, – писал в своих мемуарах Станислав Ваупшасов. – Решение созрело мгновенно. Я только уточнил, в качестве кого. – По своему профилю, – ответил товарищ. …И я стал готовиться в дальний путь…» Уточню лишь, что «своим профилем» для Ваупшасова были закордонные террористические операции.
Родные тех, кого отправляли в Испанию, фактически становились заложниками: всех «добровольцев» откровенно предупреждали, что если они изменят или попадут в плен, то их родственники обязательно пойдут по этапу. «Провожавшие нас товарищи держались как чуткие, заботливые родственники. Одно было неприятно: нас слишком энергично уговаривали не беспокоиться об остающихся семьях, намекали, что в случае чего наших близких не забудут…» – эзоповым языком обмолвился в своих мемуарах Илья Старинов.
Владимир Воронов http://www.sovsekretno.ru/articles/id/5131/
Комментариев нет :
Отправить комментарий